Документальный анимационный фильм Джейсона Лофтуса "Вечная весна" – канадская заявка на "Оскар" 2022 года в номинации "Лучший иностранный фильм". В шорт-лист премии фильм не попал, но получил более десяти наград на международных кинофестивалях.
Картина основана на реальных событиях 2002 года, произошедших в Чанчуне на северо-востоке Китая. Пятого марта несколько членов преследуемого государством сообщества Фалуньгун взломали гостелесеть, чтобы рассказать свою правду. Позже их отправили в тюрьмы, где многие погибли от пыток.
СМИ Китая называют движение "еретической сектой". 26 декабря 1999 года первые лица организации Ли Чан, Ван Чживэнь, Цзи Леу, Яо Цзе были приговорены к срокам от 7 до 18 лет лишения свободы. Их обвинили в организации незаконных массовых мероприятий, нанесении вреда жизни и здоровью последователей и в шпионаже. Само движение запретили. Последовала серия арестов.
Сами последователи Фалуньгуна считают, что Коммунистическая партия видит в них политическую угрозу, поэтому участников преследуют и очерняют через средства массовой информации.
История перехвата телеканала рассказывается глазами практикующего Фалуньгун известного художника комиксов Дасюна. Он, как многие, был вынужден бежать из страны после масштабных арестов. В фильме Дасюн встречается с другими изгнанными членами сообщества, в том числе с единственным совершившим хакерскую атаку и сумевшим покинуть Китай Цзинь Сюэчжэ, известным под именем "мистер Уайт".
Мы поговорили с режиссером фильма Джейсоном Лофтусом о работе над фильмом.
– Вы участвовали как продюсер в большом количестве проектов, связанных с Китаем. Ваш дебют в режиссуре – фильм "Не задавай вопросов" – тоже был о Китае. Как родилась идея фильма "Бесконечная весна" и почему опять Китай?
– У этого несколько причин. Так как я давно занимаюсь проектами, связанными с Китаем, я знаком с ситуацией стране и проблемами прав человека там. Я понимал, что очень важно говорить об этом. А если говорить про конкретный случай фильма "Бесконечная весна", то идея возникла после знакомства с Дасюном – художником из Китая, который работал с нами над видеоигрой. Мы узнали, при каких обстоятельствах он бежал со своей родины и какое влияние этот побег оказал на его жизнь, и это нас вдохновило.
А еще моя жена Маша (она еще и сопродюсер фильма), как и он, из города Чанчунь, в котором происходит действие фильма. Она не была частью никакого сообщества, которое бы преследовало государство. Она была из семьи чиновника. И для нее было особо важным рассказать о том, что эти люди переживали прямо перед ее носом. Еще в школе, до того как я начал работать в кино, я увлекался восточной философией, медитацией. И когда в 1999 году Фалуньгун стал объектом преследования в Китае, правительство стало арестовывать последователей этой практики, распространять слухи, что эти люди – зло, что они опасны для общества, это никак не связывалось в моей голове с тем, что я знал о них.
– Почему вы решили рассказать эту историю с помощью такого сложного микса из анимационного и документального кино?
– Я работал и с документальным кино, и с анимацией. И меня всегда потрясала связь между этими двумя медиумами. Я думаю, что у многих существует довольно ограниченное представление о них. Например, говоря об анимации, люди часто считают, что она субъективна и создается только для детей. Я всегда считал, что можно очень мощно использовать язык анимации в документальном кино, которое раскрывает серьезные темы. Анимация создает необходимую дистанцию, особенно когда фильм касается проблем, касающихся соблюдения прав человека. Потому что, когда вы занимаетесь подобной темой, есть риск того, что изображение может травмировать зрителя. Еще анимация дает возможность подобраться на близкое расстояние к чувствам героев, понять на самом деле, через что они прошли.
В нашем случае, с одной стороны, у нас был очень талантливый художник, чьи рисунки сразу погружают зрителя в глубину событий, а с другой стороны – личная история художника, связанная с событиями фильма. Дасюну пришлось покинуть дом, он прошел через пытки, у него были ностальгия и тоска по родине, и у него были вопросы, на которые он хотел найти ответ. Поэтому я подумал, что нельзя придумать способ лучше, чем анимация, и таким образом позволить ему через его искусство найти эти ответы.
Его присутствие в качестве героя было полезно еще и потому, что герои – выжившие и свидетели события – открывались ему. Вместо режиссера, сидящего за камерой и задающего вопросы, у нас был художник, рисовавший в реальном времени то, что происходило с людьми. Более того, очень часто его опыт совпадал с опытом его собеседников. Между ними пролетала искра, они видели, как их история оживает, как она откликается. И нам было очень важно, чтобы эта живая коммуникация стала частью фильма.
– Дасюн каким-то образом участвовал в разработке сценария фильма? Влиял на ваш художественный процесс?
– Дасюн нам полностью доверял. Он ни разу не попросил у нас материал и увидел фильм только на втором показе на кинофестивале MoviesThat Matte в Гааге. Он был так ошеломлен, что даже ничего не запомнил. На следующий день он посмотрел фильм снова и влюбился в него. На премьере были стоячие овации, и по лицу Дасюна можно было понять, что это для него значило.
Мы слышали о чувстве вины выжившего, которое есть у людей, прошедших через подобные события. Вопрос "Почему я выжил, а другие – нет?" люди несут с собой всю жизнь. И я думаю, что именно поэтому они хотят рассказать о событиях, ведь таким образом они помогают сохранить истории погибших людей. Поэтому для Дасюна было очень важным увидеть эту историю на экране, увидеть реакцию людей на эту историю. Мне было приятно увидеть подобную реакцию и других выживших и свидетелей на нашем показе в Нью-Йорке.
– Делая этот фильм, вспоминая давнее прошлое, вы могли подвергнуть выживших новому риску, не так ли? Кто-то отказывался от участия в проекте?
– Это очень важный вопрос, с которым сталкивается режиссер-документалист. Важно, чтобы люди, которые пережили травматические события, действительно хотели о них рассказать. Это этически важный фактор, потому что фильмы о правах человека должны помогать разрешению ситуации, а не усложнять ее, нельзя эксплуатировать тему. И второй важный фактор – это потенциальный риск. Все люди, появляющиеся в фильме, уже были подвержены репрессиям со стороны государства, уже задерживались полицией, подвергались пыткам и так далее. Тех, кто скрывается, мы не показывали. И самое главное, мы не брали интервью у тех, кто все еще находится в Китае.
В процессе работы с нашими героями я довольно быстро понял, что эти люди гораздо лучше меня понимают, какой потенциальный риск их ожидает. Большая часть подвергалась пыткам, насилию, находясь в Китае. И в Китае они смело высказывали свою позицию, несмотря на риски. А находясь за пределами Китая, даже несмотря на то, что мы знаем, что спецслужбы могут наблюдать за ними, они все равно находятся в более комфортной для них ситуации. Для них возможность рассказать об их опыте – это возможность помочь тем, кто еще находится в Китае.
Когда я делал фильм "Не задавать вопросы", герой фильма рассказывал, что он подвергался суровым пыткам, но потом в какой-то момент эти пытки прекратились, и он не мог понять почему. После того как он эмигрировал, он узнал, что они прекратились потому, что его родственники обратились в правозащитные организации в США и опубликовали историю о нем в прессе. Таким образом, китайские власти узнали, что люди наблюдают за его ситуацией, переживают по поводу него. Это помогло ситуации.
– Ситуация перехвата новостей в прайм-тайм напоминает недавние события, когда российская журналистка Марина Овсянникова вбежала в кадр с плакатом "Нет войне". К сожалению, и в Китае, и в России эти акции мало что изменили. А в Китае к тому же участники акции подверглись многочисленным репрессиям, многие не выжили. Как вы сами отвечаете на вопрос, стоила ли игра свеч, нужно ли было так рисковать?
– По поводу Марины Овсянниковой у меня есть интересный факт! Наш фильм был номинирован в секции "Политический фильм года" на премии Cinema for Peace в Берлине, и именно Марина давала приз в нашей секции. Вот такая любопытная связь.
Я во время работы ждал, что кто-то из участников скажет: "Может, мы просчитались, потому что цена была несоразмерна?" Но все участники уверены в своей правоте, и они бы сделали то же самое опять, если бы была такая возможность. В них до сих пор живет надежда. Мне потребовалось большое количество времени, чтобы понять, откуда в них она.
Вы говорите о политических изменениях. Да, преследование продолжается. Но позже я понял, что участники акции не преследовали макрополитических целей. По этому поводу я вспоминаю слова Солженицына из "Архипелага ГУЛАГ" о том, что линия, разделяющая добро и зло, проходит через конкретное человеческое сердце. Я понял, что целью этой акции было достучатся до конкретного человеческого сердца. В тот день они охватили более 100 тысяч людей, может быть, больше.
В небольшой промежуток времени, менее чем за час, в прайм-тайм эти люди услышали историю, которая кардинально отличалась от того, что им говорило государственное телевидение. И это не значит, что эти люди должны были сразу выйти на улицу выступать за права сообщества Фалуньгун или свергнуть режим. Но есть вероятность того, что они не стали доносить на своего соседа, когда увидели, как тот медитирует. Это такое невидимое и не поддающееся счету влияние. Тысячи людей, которые видели ту передачу, не смогли ее развидеть и поменяли свое отношение к Фалуньгуну. Поэтому все не зря.
